Мне кажется, что я могу хорошо представить чувства древнего Ионы, которого угораздило в Писании путешествовать внутри кита. Или какой-то большой рыбы, сейчас это уже и не установить точно, но свидетельства есть: перемещение внутри большого существа маленького (относительно) человечка на большие расстояния. В то время, надо полагать, земля была не так заполнена транспортом, поэтому выполнявшему своё предназначение Ионе не приходилось особо выбирать. Так всегда, когда транспорта нет, едешь на чём придётся, по себе знаю. Но не в этом суть. Я хочу с вами поделиться кое-чем иным.

 

Представьте, вот проглотило вас большое существо и  плывёт куда-то. Причём в отличие от обычного автостопа тут коммуникация с водителем крайне затруднена, и ты мало того, что не можешь уточнить, по пути ли вам, да ещё и водитель не шибко адекватный и не очень понимает, что тебе собственно от него надо. Вот и Иона сидит в этой самой рыбе (ките?), терпит всевозможные лишения (от внешних — сырости, вони и темноты — до внутренних — тяжёлых мыслей и кошмаров) и плывёт куда-то к призрачной цели, которая ему самому толком не ясна и является, скорее, процессом, чем портом назначения. Так вот, о чём это я… О том, как некоторые периоды бытия на природе напоминают мне такой ионинский «рыбостоп».

 

Раньше, живя в городе, я как-то особо не думал о том, какой я маленький. Ещё в школе нам учителя рассказывали о величии человечища, о его гении и о том, что он, а не лев какой-нибудь, — царь зверей. Ну, мы говорим, конечно, что лев — царь, а потом, правда, садимся на джип и гоняемся за этим царишкой с ружьём и называем это сафари. Вот такой парадокс. А сейчас я стал думать о том, что учителя немного лукавили, рассказывая о человеческом величии.

Когда показывают тайфуны и индусов, у которых унесло дома, — это грустно, конечно, но «не вставляет», потому что у нас-то тайфунов нет никаких. И землетрясения — это тоже не в нашем районе. И ещё что-то — это тоже не о нас. Наводнения? Нет, что вы! Горные обвалы? Да у нас и гор-то нет! Это всё про те районы, в которые наш МИД не рекомендует нормальным людям путешествовать. Мы живём в твёрдой квартирной коробке, она весьма осязаема, и бетон — это же крепко! Не зря же наши инженеры так долго учились, они всё наверняка хорошо рассчитали и сказали строителям сделать с запасом, на совесть! И в трубах наших тепло, и свет в лампочке! Вода в кране (она, кстати, тоже соответствует стандартам)! Микроб носа не подточит! Всё на месте. 

 

А ещё у нас есть окошко, из которого можно смотреть на то, как другие люди тяжело живут (хе-хе, без крепкого бетона!) в тех местах, в которые не стоит ехать. Это окошечко называется телевизором. Если дует ветер, то мы его и не слышим даже, такие у нас звуконепроницаемые окна, а если потекла крыша, то держитесь аварийные службы! Я позвоню и нажалуюсь куда следует! 

 

А вот тут я стал жить в доме, который ни один инженер не проектировал и в котором нет ни единого грамма прочного цемента. Тогда я стал понимать, каково же было Ионе в его чудовищной рыбе.

 

Почему-то кажется, что ветер дует сильнее, когда темно. Наверное, он относится к «тёмным силам» и солнца не очень любит, а может быть, в темноте у меня у самого обостряются чувства, и мой мозг начинает увеличивать аквариумную рыбу до размера ионинского кита, не знаю. Но ночью все кошки — волки и дующий ветер воспринимается совсем по-иному (может он и не такой сильный?). Так вот, сижу в своей хижине и нервничаю — переживаю величие природы и свою, надо сказать, тщедушную козявочность.

 

Наверное, впервые это почувствовалось в моём первом лыжном походе, когда я умудрился облить ногу водой на сорокаградусном морозе и получить первое отморожение. Я ничего тогда не мог сделать: просто смотрел на покрывающуюся льдом конечность. Потом, конечно, отогреться получилось, но чувство того, что есть природа со своим морозом и я ничего не могу с этим сделать, осталось. Я, конечно, ещё поборюсь за своё выживание и согреюсь, и, дай Бог, останусь живым и здоровым, но природу с её морозом мне не переделать. Я хоть и царь, но почему-то эта часть царства меня не слушается. «Течёт вода Кубань-реки, куда велят большевики!» — гласит старый лозунг царей природы. Но если открыть глаза, то увидишь, что вода любой реки потечёт туда, куда потечёт, не спросив, ни большевиков, ни меньшевиков, ни эсеров. Просто потечёт, куда будет течь.

 

Потом было яркое переживание на Кавказских горах в самом центре грозы. Вспоминая все инструкции по безопасности, я судорожно искал место под палатку, устанавливал свою иллюзию жилища, борясь с вырывающим всё ветром, и уже внутри судорожно сооружал себе лежанку, какое-то подобие изоляции, стараясь собрать в кучу все оставшиеся сухими вещи. Это по идее должно было спасти меня от электрического тока, если молния ударит где-то неподалёку. И лежали мы так, и не успевали считать, потому что между молниями и грозой не было промежутка. Тогда я думал, что любой, даже самый лютый атеизм в этот момент мог бы дать нехилую трещину. 

 

Позже я ощущал землетрясение на Сахалине, блуждал в таджикских горах, пытаясь найти разрушенную дорогу в метре от ворочающего камни селевого потока, жарился на ужасающей жаре в пустынях Афганистана и нашей Средней Азии… И всё это мне сейчас напоминает путешествия Ионы. Потому что я сижу внутри своего дома, а снаружи дома дует ветер. 

 

Сижу, пью чай, смотрю на свечку (давно уже не было солнца, и батареи не успевают толком зарядится), слушаю рывки ветра в трубе, слушаю, как он стучится в окошки, наблюдаю… Сижу, практически в темноте, не имея особой возможности посмотреть наружу, сижу и думаю, а куда плывёт этот мой кит, выдержит ли он натиск бушующего океана, не выплюнет ли меня ненароком… Конечно, в глубине души, я знаю, что дом мой достаточно прочный, но точно не такой прочный, как окружающая его природа.

 

Я сижу и пытаюсь понять, что тот или иной звук обозначает. Вот какое-то постукивание, что это? А потрескивание? А позвякивание? А шуршание? А потом, допив чай, я завернусь в одеяло, чтобы уснуть. Несколько раз за ночь я могу ещё проснуться от очередного необычного звука. Поворочавшись, я вновь почувствую себя маленьким и никак не способным поменять окружающий моего кита океан. И буду, засыпая, лишь верить, что всё уладится, и придёт утро, и ветер стихнет…

В конце концов, как поёт в своей песне Борис Гребенщиков «Господу видней».

 

Из «зимней книги»

Тег лирика